Молотов. Наше дело правое [Книга 2] - Вячеслав Алексеевич Никонов

Штаты Америки, — говорил он, — Советский Союз мог бы поддерживать неплохие отношения, прежде всего с учетом возрастания фашистской угрозы»[10]. Как видим, внимание к международным делам было предельным, если Сталин лично встречался с кандидатом на должность советника полпредства.

Только что окончившего Московский энергетический институт Павлова в ЦК проэкзаменовали на знание английского и немецкого языков, после чего он был принят В. М. Молотовым. «Он посмотрел мое досье, — вспоминал Павлов, — и сообщил, что я назначаюсь помощником наркома… В коридорах ЦК и в приемной Молотова в Наркоминделе находилось несколько человек чуть старше моего возраста, проходивших отбор на работу в наркомат»[11]. Конечно, эта молодежь не соответствовала высоким профессиональным стандартам дипломатов, кадры нужно было начинать готовить специально. «В связи с этим в 1939 году было решено создать курсы переводчиков при ЦК ВКП(б), а затем и Высшую дипломатическую школу (ВДШ)»[12]. Секретариат нового наркома иностранных дел был укомплектован новыми людьми. Лишь один из его сотрудников, Борис Подцероб, работал в Наркоминделе с 1937 года. «Старшим помощником Молотова, или заведующим секретариата, был А. Е. Богомолов, в прошлом профессор, специалист по марксистско-ленинской философии. Человек он был образованный, знал французский язык, но ему не хватало расторопности и оперативности. Вскоре его заменил С. П. Козырев, работавший до этого в аппарате Совнаркома СССР… Наш рабочий день начинался в 9 часов утра и продолжался до 12 ночи»[13].

Молодая поросль советских дипломатов была нежной и ранимой и требовала от наркома особого подхода. Вспоминал Бережков: «Со своими непосредственными подчиненными Молотов был ровен, холодно вежлив, почти никогда не повышал голоса и не употреблял нецензурных слов, что было тогда обычным в кругу “вождей”. Но он порой мог так отчитать какого-нибудь молодого дипломата, неспособного толково доложить о положении в стране, что тот терял сознание. И тогда Молотов, обрызгав бедолагу холодной водой из графина, вызывал охрану, чтобы вынести его в секретариат, где мы общими усилиями приводили его в чувство. Впрочем, обычно этим все и ограничивалось, и виновник, проведя несколько тревожных дней в Москве, возвращался на свой пост, а в дальнейшем нередко получал и повышение по службе»[14]. Много внимания Молотов уделял обучению сотрудников навыкам секретности. Бережков писал: «Заходя в нашу с Павловым комнату по какому-то делу, а это случалось нередко, он, видя мой приоткрытый сейф, шутливым тоном говорил:

— Ну вот, опять у этого гнилого интеллигента душа нараспашку, сейф не заперт, на столе разбросаны бумаги, входи и смотри. Ох уж эти мне русские интеллигенты!»[15]

Мнение о том, будто Молотов как наркоминдел действовал исключительно по подсказке Сталина, тогда как Литвинов вел самостоятельную линию, конечно, не выдерживает критики. Все было с точностью до наоборот. Тот же Бережков, например, вспоминал: «Просматривая в секретариате наркома иностранных дел досье прошлых лет, я убедился, что Литвинов по самому малейшему поводу обращался за санкцией в ЦК ВКП(б), то есть фактически к Молотову, курировавшему внешнюю политику. Как нарком иностранных дел Молотов пользовался большей самостоятельностью, быть может, и потому, что постоянно общался со Сталиным, имея, таким образом, возможность как бы между делом согласовать с ним тот или иной вопрос. Но все же, по моим наблюдениям, Молотов во многих случаях брал на себя ответственность»[16]. Литвинов действительно не мог себе позволить импровизаций, выполняя инструкции ПБ. Но и Молотов четко понимал пределы импровизации — «самостоятельно только в пределах директив. Так дипломат и должен поступать»[17].

Впрочем, Молотов не считал себя дипломатом, он оставался политиком. Он полагал также, что для дипломата ему не хватало того, что он неукоснительно требовал от всех сотрудников наркомата — свободного владения иностранными языками. Знания, полученные еще в реальном училище, остались и пригодились. Но наркоминдел был самокритичен: «Немного я мог на основных языках, но не по-настоящему… Ни один язык я не довел до конца. Поэтому и дипломат я не настоящий»[18].

Дипломатией Сталин и Молотов занимались параллельно с множеством других дел. Обычно выглядело это так: как только машина с иностранным гостями миновала Спасские ворота, в кабинет Сталина без предупреждения входил переводчик, что означало перерыв в заседании Политбюро или какого-либо совещания. «Все, быстро собрав свои бумаги, вставали из-за стола и покидали кабинет. Оставался только Молотов»[19].

Историк Лев Безыменский полагал: «Со времени назначения наркомом иностранных дел Молотова между ним и Сталиным образовался теснейший тандем, причем Молотову не отводилась второстепенная роль. Важнейшие документы отрабатывались Сталиным и Молотовым совместно, на одном и том же документе можно обнаружить правку обоих, не говоря уже о совместном визировании»[20]. Но разделение ролей, безусловно, было. Владимир Ерофеев писал: «В переговорах Молотов использовался в качестве инициативной пробивной силы с тем, чтобы разведать, так сказать, боем, выяснить твердость позиции оппонентов и пределы возможных уступок. При этом нередко дело доводилось до тупика, за которым уже возникала угроза провала. Тогда на сцену и выходил Сталин, западные собеседники все бросались к нему за помощью, и Сталин великодушно высказывал готовность искать компромисс… уступал в некоторых мелочах, сохраняя при этом основную свою задачу и в то же время создавая у собеседников впечатление готовности идти им навстречу. Известны многие высказывания западных деятелей о том, что с Молотовым договориться трудно, а вот со Сталиным всегда можно о чем-то поговорить и найти более или менее приемлемые формулы для соглашения. Все это, конечно, был хорошо разработанный и отрепетированный Сталиным и Молотовым спектакль»[21]. Сталин был «добрым следователем», Молотов — «злым».

Приход Молотова придал динамизм всей европейской и мировой политике. Джеффри Робертс замечал, что обычное на Западе объяснение замены Литвинова на Молотова как прелюдии к заключению пакта с Германией не выдерживает критики прежде всего потому, что с этого момента «Москва вовсе не отказалась от переговоров о тройственном союзе с Британией и Францией, Молотов продолжил их даже более активно, чем Литвинов»[22]. Спохватились англичане. Майский сообщал 6 мая: «Галифакс пригласил меня к себе и сообщил, что британское правительство подготовило ответ на наше предложение от 17 апреля». Речь шла об односторонней гарантии для Польши и Румынии, правда, при условии, «если Англия и Франция сами также оказывают им поддержку»[23]. Посол Великобритании Сиде 8 мая передал это предложение Молотову. В этот же день премьер разъяснял Сурицу: «Как видите, англичане и французы требуют от нас односторонней и даровой помощи, не берясь оказывать нам эквивалентную помощь»[24].

А в это время Гитлер пригласил к себе